Владимир, даже если вещь не признана вещдоком - т.е. на месте происшествия изъяли, потом решили "фигня это, а не вещдок/улика, не имеет ценности по делу", обязан ли следователь документировать что сделал с вещью? И обязаны ли вещи, обнаруженные в карманах одежды покойного или на нем сдавать следователю и фиксировать факт передачи в акте или же в материалах УД?
И второй вопрос - вы смогли бы по имеющимся в деле записям и схемам восстановить картину места происшествия на местности - поставить палатку, разложить манекены для "следственного эксперимента"?
Надо бы начать вот с чего. Для правильного понимания того, что здесь пишут знатоки и ветераны следствия, необходимо сначала уяснить принципиальные различия между современным уголовным процессом и советским уголовным процессом. Потому что утверждения этих знатоков и ветеранов следствия о том, что следствие собирает доказательства только для подтверждения предъявленного обвинения (а отсюда у них и получается: если нет предъявленного обвинения, то доказательства собирать нет оснований) являются по сути правильными, но правильными- применительно к ныне действующему уголовно-процессуальному праву. А до принятого в 2001 году УПК уголовно-процессуальное право было совершенно иным. А вот здесь как раз наглядный пример того, как «теория» имеет прямой выход на «практику».
Выдержки из учебника уголовного процесса Строговича здесь уже приводились. Повторять всё не буду, лишь только суть. Уголовно-процессуальные кодексы времен социализма (тот УПК, который действовал в 1959 году, и тот, который действовал до нынешнего УПК) требовали от органов следствия и от суда установления по каждому уголовному делу материальной (объективной) истины. Т.е., выражаясь простым языком, органы следствия, расследуя любое происшествие, обязаны были в первую очередь установить обстоятельства этого происшествия так, «как они были на самом деле». И собрать доказательства, подтверждающие установленные обстоятельства этого происшествия. Необходимо было устанавливать и доказывать место, время и конкретные обстоятельства расследуемого происшествия. После того, как было установлено и подтверждено собранными доказательствами то, «как было на самом деле», из этого формулировалось обвинение, если кто-то подлежал уголовной ответственности за совершение данного происшествия. Если нет- дело прекращалось. Если собранные доказательства указывали на конкретные составы преступлений- предъявлялось обвинение и дело направлялось в суд. Если в суде выяснялось, что следствие не полностью «раскопало» все обстоятельства дела или кого-то не привлекло к уголовной ответственности, суд был обязан такое дело вернуть на дополнительное расследование.
УПК, принятый в 2001 году, радикально поменял весь уголовный процесс. И, соответственно, работу следственных органов и суда. После вступления в действие в 2002 году этого УПК всё стало иначе. И не все, кто был воспитан на советском уголовном процессе, смогли «перестроиться» для работы в новых реалиях. Да и не все захотели «перестраиваться». И просто уволились.
Для практических целей нужно уразуметь два момента.
Первый. Законодатель убрал из уголовного процесса необходимость устанавливать объективную (материальную) истину по уголовному делу.
Чем, надо отметить, существенным образом облегчил «жизнь» следственным органам. Вместо этого стало так, как пишут здесь ветераны следствия: конкретному лицу предъявляется обвинение, и следственные органы после этого работают только в пределах предъявленного обвинения. Т.е. органы следствия собирают лишь те доказательства, которые подтверждают предъявленное обвинение. А то, что находится за пределами этого обвинения (даже если всё это было и существует), никого не интересует. Соответственно, изменились и функции суда. Суд сейчас не то что не обязан- он не вправе «вылезать» за пределы предоставленных следствием материалов и обязан рассматривать дело только лишь в пределах того обвинения, которое было предъявлено. Поэтому исчезло такое основание возврата дела на доследование, как неполнота предварительного следствия. А в самой первой редакции УПК, который начал действовать 1 июля 2002 года, имелся запрет для суда возвращать дела на доследование: как тогда радостно заявляли начальники следственных органов самого разного уровня: «Из суда дела не возвращаются!». И поперла в суды следственная халтура…В результате было создано столько тупиковых ситуации, что «новый» УПК стали срочно корректировать. И «доследы» фактически вернули, правда в очень усеченном варианте. Каким будет следующий УПК- будет видно. Вероятно, в него вернут необходимость устанавливать по делу то, что именовалось «объективной истиной»: потребность в этом очевидна, и дискуссии ведутся с тех времен, когда «на практике» стали проявляться «побочные эффекты» этой «теории». Но пока что -так. УПК- закон, и его требуется исполнять.
Второй момент- это законодательное введение и закрепление в УПК понятий «сторон»- стороны обвинения и стороны защиты. По-простому, это так: есть сторона обвинения- она доказывает (с момента возбуждения дела и до вынесения судом приговора) предъявленное обвинение, и есть сторона защиты- она должна доказывать обратное. А суд занимается тем, что смотрит: кто и что доказал. И не лезет туда, что находится за пределами всего этого.
Причем, что интересно (и на что специалисты сразу обратили внимание, а обыватели об этом и по сей день не знают, и вся эта «теория» их не интересует, пока сами не станут участниками её реализации «на практике»), следователь был включен законодателем в «сторону обвинения»:
«… УПК РФ Глава 6. УЧАСТНИКИ УГОЛОВНОГО
СУДОПРОИЗВОДСТВА СО СТОРОНЫ ОБВИНЕНИЯ
Статья 37. Прокурор
Статья 38. Следователь
Статья 39. Руководитель следственного органа
Статья 40. Орган дознания
Статья 40.1. Начальник подразделения дознания
Статья 40.2. Начальник органа дознания
Статья 41. Дознаватель
Статья 42. Потерпевший
Статья 43. Частный обвинитель
Статья 44. Гражданский истец
Статья 45. Представители потерпевшего, гражданского истца и частного обвинителя.»
Что это значит «на практике»- понять нетрудно. Поэтому включение следователя в сторону обвинения сразу вызвало много критических замечаний у специалистов. Но пока что- оно так.
Вот потому то, что здесь пишут ветераны следствия относительно сбора доказательств - в принципе, является правильным. Но- применительно к уголовно- процессуальным реалиям, которые действуют на практике с 1 июля 2002 года.
А в 1959 году было всё не так. В 1959 году органы следствия были обязаны в процессе предварительного следствия устанавливать то, «как оно было на самом деле» и подтверждать то, что ими установлено, собранными по делу доказательствами. Так требовал процессуальный закон.
А поскольку заранее невозможно было знать, какие доказательства будут иметь значение, а какие-нет, следствие было обязано (особенно, если дело было «бесфигурантным») собирать всё подряд- всё, что попадется, «мелким бреднем». А уже после этого- «отсеивать». Поэтому по сравнению с нынешними реалиями, следственному аппарату приходилось выполнять куда больший объем работы и «копать глубже».
И все доводы нынешних ветеранов следствия к реалиям 1959 года отношения иметь не могут никакого.
Далее. Следователь- фигура процессуальная. И вся его деятельность жестко зарегламентирована. В т.ч., и его деятельность, связанная со сбором и фиксацией доказательств (как это назвали в те времена, когда я после окончания СЮИ начал работать по распределению следователем- «закреплением доказательств»). Т.е. следователь всё то, что обнаружил, должен был отразить в том или ином процессуальном документе.
Вот этого, как я имел возможность заметить за время своей юридической практики, знают далеко не все следователи. Что заметно и по некоторым из участников данного форума (относительно представлений на этот счет, которые имеются у дятловедов- так тут и вообще обсуждать нет смысла).
Вероятно, у них в начале их следственной деятельности не было хороших наставников. А их следственная деятельность в советские времена проходила в условиях недостаточно «зоркого» прокурорского надзора.
А вот я еще со времен преддипломной практики всё это усвоил. Моим наставником был начальник следственного отдела ОВД, вот он очень популярно втолковал мне все эти «премудрости» следственной работы: сделал что-то, выяснил что-то, нашел что-то- обязательно отрази всё это в том или ном процессуальном документе! Потому что, во-первых, так по закону положено делать. Во- вторых, все эти процессуальные документы- это «листы дела». А по «толщине» дела вышестоящее начальство и представители прокурорского надзора судят о работе следователя. И если дело «тонкое»- значит, следователь плохо поработал. Особенно это имеет значение, когда дело заканчивается «провально», и вышестоящее начальство ищет, кого за это назначить виновным. И если это дело «тонкое», то наверняка будет наказан следователь. Кроме того, если следователь что-то изъял и этот факт не занес в тот или иной процессуальный документ, он не только лишил уголовное дело этого доказательства (которое может оказаться весьма важным- а его уже никуда не «приделаешь»!)- следователь в таком случае «подставляется» и с другой стороны. Например, изъятое доказательство имеет материальную ценность, а оно нигде в процессуальных документах зафиксировано не было и куда-то пропало (а такое бывает- сам видел, когда начинал работать следователем, как в дежурной части исчезала изъятая водка- изымает дежурный следователь ночью несколько ящиков водки, оставляет на хранение в дежурной части, наутро другой следователь получает дело и вещдоки- а ящика водки не хватает), то следователь в случае жалобы на него избежать обвинения в присвоении чужого имущества, да еще с использованием служебного положения, вряд ли сможет. И приводил мой наставник (начальник СО) примеры следователей, которые на всём этом «погорели»- потому что «крайними» сами себя сделали, не зафиксировав надлежащим образом ими изъятое.
Ну а после того, как производился «отсев» того, что собрано по делу, следователь должен был решать, что будет вещественным доказательством, а что из изъятого вообще не имеет никакого отношения к делу. То, что является доказательством- должно, по идее, быть приобщено к делу соответствующим постановлением. А то, что было изъято «излишне»- полагалось возвращать владельцам. Обязательно- под расписку, которая обязательно приобщалась к делу. В т.ч., чтобы не было поводов для жалоб и претензий в том, что следователь что-то присвоил.
После прочтения всего, что пишу, возникает закономерный вопрос: а почему в «деле без номера» это всё «не так»?
В дятловедении принято ссылаться на «разгильдяйство». Или на то, что «так это было в 1959 году, а тогда всё так и делалось!». Типичные дятловедческие объяснения «в свою сторону»!
Разгильдяи были всегда. И сейчас их не меньше- а, может, и больше стало. И в 1959 году дела как раз расследовали так, что некоторым «нынешним» до этого далеко!
Все эти недоумения по поводу материалов, известных как «дело без номера», происходят из-за того, что эти материалы считаются тем самым уголовным делом, в котором в 1959 году расследовалась гибель туристов группы Дятлова. Потому и недоумевают те, кто начинает углубленно изучать материалы этого «дела»: почему так, когда должно было быть иначе ???
И я начал знакомиться с болтающимися в интернете материалами дела, считал точно также. Это можно видеть, если ознакомиться с моими комментариями тех времен. И- точно также недоумевал: да разве можно было так расследовать уголовное дело? И в те времена я считал, например, что всё испортил Темпалов своим осмотром места происшествия –настолько некачественным, что «руки оторвать нужно» за такой осмотр места происшествия!
А вот по мере углубления в тему и изучения имеющихся фактов, пришло понимание того, что происходило на самом деле, и что такое «дело без номера», которое для дятловедов- Библия и Коран вместе взятые.
И если вы это поймете-тоже не будете «блуждать» в этом «дятловедческом лесу». Тем более, что это всё предельно просто. И всего лишь требует мышления самого нормального человека, который исходит из имеющихся к данному времени фактов, а не подгоняет факты под свои «теории».
И всё стало окончательно понятно, когда были опубликованы сведения, которые сообщил Окишев. И эти сведения сошлись с тем, что было «вычислено» до того, как эти сведения стали известны «широкой публике». Произошло примерно то же самое, что и с открытием планеты Нептун, которая была вычислена «на кончике пера», а затем обнаружена в реальности.
Разумеется, для лиц с дятловедческим мышлением ( а тем более- для круглых дятловедов) всё это находится за пределами их понимания.
Как сообщил Окишев (журналистам «КП» и адвокату Прошкину), в 1959 году было возбуждено и расследовалось уголовное дело по факту техногенной аварии в районе перевала. И это как раз соответствует тому, что сообщил Гущину бывший Секретарь Свердловского Обкома КПСС Романов- что туристы стали случайными жертвами военных испытаний, оказавшись не в то время не в том месте. А ведь Романов и знать не мог того, что сообщил Окишев!
Дело это, как сообщил Окишев, расследовала следственная группа Прокуратуры СССР. И Окишев с Ивановым были включены в состав этой следственной группы. В подробности того, что расследовалось Прокуратурой СССР, они «посвящены» не были, им был поручен в этом деле только эпизод гибели 9-ти туристов.
И, как сообщил Окишев, с них были взяты подписки о неразглашении. О неразглашении гос.тайны, разумеется. А если кто не знал, что такая подписка означает- так знайте хотя бы сейчас: «подписант» после этой подписки (которая отбиралась и хранилась в КГБ) может говорить «на публику» всё, что угодно, за исключением правды. Иначе- «небо в клеточку», и «на долгие года». Вот Иванов с Окишевым и исполняли условия этих подписок, когда рассказывали «на публику» о происшествии с группой Дятлова. А когда Окишев наговорил лишнего журналистам «КП»- к нему в Кишинев и приехал следователь Соловьев, который «напомнил» ему обо всём, взяв у Окишева письменные объяснения в порядке ст. 144 УПК РФ (посмотрите, по поводу чего по этой статье УПК объяснения берутся- и сразу понятно станет)- аккурат 28 мая (в день прекращения «дела без номера подгадал!) 2015года. Вот Окишев после этого и «заткнулся».
Вот это уголовное дело – которое расследовала следственная группа Прокуратуры СССР, и которое имело номер- и было единственным уголовным делом по некому «техногенному» происшествию, подробности которого по сей день не известны. И не будут известны, пока не будет снят «гриф». И это уголовное дело было расследовано по всем правилам, и наверняка имело не один том. А Окишев и Иванов в этом деле занимались сбором материалов по эпизоду гибели в результате данного происшествия 9-ти случайно там оказавшихся туристов. Требовалось Прокуратуре СССР по этому эпизоду немного. Нужны были 9 актов СМЭ (в подлинниках) трупов погибших туристов, 9 постановлений о назначении этих СМЭ, да доказательства, позволяющие «привязать» это техногенное происшествие к гибели этих людей. Вот Иванов этим и занимался. А для дезинформации относительно реального направления расследования (надо было скрыть от окружающих сам факт этого происшествия) и было всё это организовано. В т.ч., и стали «трясти» мансей и бывших уголовников.
Расследованное Прокуратурой СССР уголовное дело имело два исхода: либо оно ушло в суд, и кто-то получил приговор; либо оно после проведения предварительного следствия было прекращено.
И номер 3/2518-59, по мнению знающих людей, может с высокой степенью вероятности являться номером наблюдательного производства по этому (расследованному Прокуратурой СССР) уголовному делу. Потому надо и всего ничего- найти материалы с этим номером и посмотреть, что это за материалы. Если это н/п по этому уголовному делу- то вся «тайна» тут же и закончится-потому что в любом процессуальном документе из н/п будет изложена фабула дела.
А вот из тех материалов, которые Прокуратуре СССР оказались без надобности или были результатами действий по созданию «дымовой завесы», и было сформировано «дело без номера». По согласованию с Прокуратурой СССР, разумеется. Поэтому и номера у него не оказалось. Оформили эти материалы (для последующей сдачи в архив) в виде уголовного дела. И обратите внимание- никакого противоречия в этом требованиям УПК РСФСР не было!
Вот потому и получается, что в этой «папке» были собраны никому не нужные «отходы производства», а точнее- следственная макулатура. Эту папку с отходами время от времени истребовали в Москву- чтобы забрать из неё то, что могло быть полезным для расследуемого Прокуратурой СССР уголовного дела, после чего она «упокоилась» в архиве прокуратуры Свердловской области, вылёживая в ожидании уничтожения положенный срок хранения. И потому была с такой легкостью отдана на потеху дятловедам- ведь в ней практически ничего не было о реальной причине происшествия. За исключением трех документов на л.д.273, 370-377, 381-383. Да кто из истинных дятловедов будет на эти бумажки обращать внимание! А если обратят- так придумают им какие-нибудь объяснения!
И если будете из этого исходить и поймете то, как он было на самом деле- то вам станет понятно и то, почему «дело без номера» изобилует всеми этими «косяками». На самом деле следствие никаких «косяков» в настоящем уголовном деле (которое расследовала Прокуратура СССР) не допустило. «Косяки»- они только в «отходах», которые скопились в «отстойнике», известном как «дело без номера».
Если будет желание разобраться с основаниями возобновления расследования «дела без номера» (а оно может быть возобновлено- ведь с точки зрения УПК- это «настоящее» уголовное дело!)- это можно будет сделать отдельно. Тем более, что прокуратура в процессе проводимой проверки получила официальное заключение специалистов УрГЮУ о необходимости возобновления расследования- выводы этого заключения были опубликованы «КП», но о них намеренно «забыли», восхваляя чрезвычайно «качественное» расследование «дела без номера»!
И по второму вопросу.
Восстановление ситуации происшествия на основании той обстановки места происшествия, которая зафиксирована в известных материалах, невозможно. Потому что места происшествия в его первоначальном виде не существует, первоначальная обстановка места происшествия была изменена теми, кто там побывал до официальных поисковиков, и мы не можем достоверно знать, какие видоизменения произвели эти «посторонние люди».
По этим причинам в данном случае невозможно проведение ситуационной (ситуалогической) экспертизы с целью восстановления ситуации этого происшествия.
Возможно лишь проведение на конкретной местности следственных экспериментов для проверки обоснованности тех или иных версий проистекания ситуации происшествия.
И следственный эксперимент не надо путать с ситуалогической (ситуационной) экспертизой.
Экспертизу проводит эксперт, и он на основании исследования механизма образования имеющихся на месте происшествия следов и применительно к конкретной обстановке места происшествия, производит воссоздание того, как всё происходило. В пределах возможного, разумеется. После этого экспериментальным путем проверяет свои выводы. Выводы оформляются в виде экспертного заключения, которое является самостоятельным источником доказательств и может быть положено в основу приговора суда.
Следственный эксперимент проводит следователь. И он заключается в экспериментальной проверке возможности совершения применительно к конкретной обстановке тех или иных действий в соответствии с той или иной следственной версией. Потому и доказательственная ценность следственного эксперимента совершенно иная. И следственный эксперимент может проводиться и тогда, когда все имевшиеся на места происшествия следы уничтожены. Следственным экспериментом не устанавливается проистекание ситуации происшествия, а проверяется возможность той иной следственной версии этого происшествия.
Поэтому восстановить ситуацию происшествия по имеющимся данным (или произвести её реконструкцию) невозможно. И благоразумнее от этой затеи отказаться.
Можно только строить версии на этот счет и проверять их экспериментальным путем на месте происшествия, отсеивая те, которые воспроизвести не получится. Но это ведь надо делать по всем правилам; посредством дятловедческой кустарщины получиться только профанация, пригодная разве что для игры в «Тайну перевала Дятлова».
И если бы лично я обладал полномочиями следователя, расследующего это уголовное дело, то вполне бы смог организовать проведение этих следственных экспериментов.
Но у этого «если бы» имеется и другая сторона: если бы я обладал полномочиями следователя, то в рамках расследования истребовал бы все имеющиеся архивные материалы. В т.ч., и те, которые с «грифами». И после этого надобность в следственных экспериментах отпала бы. Как и во всём прочем.
Добавлено позже:Да, забыл сообщить Владимиру (из Екб) по поводу отсутствующих фото. Кто-то уже отмечал, что при возврате дела к нему имелся альбом. Помимо фото с палаткой там вполне могли быть и остальные фото - с МП. Куда он подевался, история умалчивает. Но дело было в июле 1959 г., не в 1974 г.
Совершенно верно. В сопроводительном письме Уракова от 1 июля 1959 года имеется ссылка на "альбом".
Лично я на это обратил внимание более шести лет назад, когда занялся изучением болтавшихся в интернете материалов "дела без номера". Если "альбом", то есть все основания предположить, что в нём были фотографии.
Куда подевался этот альбом- никаких сведений нет. Поэтому также можно предположить, что фотографии из этого альбома были перемещены (после 24 мая 1974 г. и до 6 февраля 1996 г.) в находившиеся в архиве дело и в н/п. Чем не "версия"! Но всё это- опять же на уровне предположений. Ничем не подтвержденных, хотя возможных. Но тут возникают вопросы. Например, кто это сделал? На основании чего? С какой целью? Ведь куда было разумнее сделать из этого альбома отдельную единицу хранения. Все ли фотографии из альбома были перемещены в дело и в н/п? А если не все- то почему и где остальные? И т.д., и т.п.
Так что на сей счет можно гадать долго и упорно.
Вот только в чём проблема. Никаких ссылок на этот альбом в материалах "дела без номера" ( а материалы этого дела- еще раз напомню, это то, что включено в опись) не имеется. Так что в любом случае этот альбом (даже если он был напичкан фотографиями) никакого отношения к материалам "дела без номера" иметь не мог.
Вот и возникают поэтому все эти вопросы. Весьма, надо отметить, "неудобные" вопросы. И получается то, что получается.
Тема: Доклад В. Анкудинова на конференции 2016г. (Прочитано 1311822 раз)