— Катя, как изменилась ваша жизнь после выхода Мохова из тюрьмы?
— Этот месяц стал для меня очень тяжелым и в моральном, и в физическом плане. До сих пор не могу понять, почему этот человек на свободе, почему ему дали такой маленький срок? Сейчас я обратилась за госзащитой, потому что услышала в фильме Ксении Собчак угрозы в свою сторону и в сторону Лены . Живу с ощущением, что часть моей жизни зависит от этого субъекта.
— Фильм о вашем мучителе огорчил вас?
— Скорее неприятно удивил. Интервью Ксении с маньяком произвело на меня впечатление приватной беседы. Я прекрасно понимаю, что у каждого журналиста свои методы, но если бы я заранее знала о формате разговора, точно бы не стала принимать участие в съемках.
— А что вам сказали о формате проекта?
— Редакторы программы «Осторожно, Собчак» вышли на меня с предложением об интервью. Сказали, что Ксения горит идеей разговора со мной и хочет дать мне возможность максимально высказаться. Позже редактор написала, что есть еще формат фильма, но о том, что Мохов будет принимать в нем участие, речь не шла. Я считаю, что от меня это скрыли намеренно. Мне сказали, что в Скопине лишь снимут виды города и разговоры с местными жителями. Также мне дали понять, что главной героиней фильма буду я. В итоге меня показали минут 10 и то урывками.
— Вы подписывали документы на участие в съемках?
— Была короткая расписка о том, что я получила оплату за участие в съемках, что даю согласие на использование интервью со мной для канала Ксении и на съемки эпизода с Дмитрием Плоткиным. Расписку мне прислали после съемок, договора в классическом виде не было.
— А почему понадобилось давать расписку на эпизод с Плоткиным?
— Потому что первый дубль снять не удалось — настолько я была обескуражена бестактностью, безнравственностью создателей фильма, которые организовали эту встречу.
Раньше я думала, что мои рисунки из бункера пропали еще тогда, 17 лет назад. Когда ко мне приезжал Карстэн Графф, я узнала, что работы хранятся у Дмитрия Матвеевича. Что он нашел их, когда проводил следствие, и забрал себе, в свою личную коллекцию. На память, как он сказал.
Я не раз просила Плоткина отдать мне рисунки, но он мне прямым текстом сказал, что не отдаст. Потом обмолвился, что будет сниматься у Собчак и вернет их мне во время съемок. Я ничего ему не сказала — надеялась на порядочность создателей фильма, которых заранее попросила, чтобы никаких таких сцен не было. И вот мы сидим с Ксенией в студии, и вдруг она говорит, что за кадром меня ждет человек, которому есть что мне сказать. У меня сердце оборвалось — мелькнула мысль, что это Мохов. Мне ведь и прежде журналисты пытались устроить с ним очные ставки. И тут входит Дмитрий Матвеевич и передает мне рисунки.
— Наверное, авторы фильма хотели сделать вам приятное?
— Вероятно, хотя я просила их этого не делать. Они не знали и не интересовались, какие у нас отношения с Плоткиным, что я чувствовала, когда рисовала эти картины, почему я это делала — они просто снимали свой материал. Им это было нужно для «драматургии сюжета», как потом сказала Ксения.
Они ждали, что я обрадуюсь, а меня затрясло. Конечно, я не закричала, не стала ругаться, но встреча выглядела неприглядно.
Все удивились, почему у меня такая реакция. Для них это просто картины. А для меня эти работы были терапией — инструментом, помогающим не сойти с ума. И то, что они устроили из этого шоу, я воспринимаю как игру на моих чувствах и попытку вызвать меня на эмоции. Они не понимали, что стоит за этими рисунками, и это самое обидное и больное для меня.
— То есть все эти годы Плоткин не говорил вам, что рисунки у него?
— Не говорил, потом проговорился Карстэну. Позже мы узнали, что эти работы могут стоить больших денег на аукционе. Не уверена, что Дмитрий Матвеевич имел право хранить их у себя, они же наверняка являются уликой по делу. Одну картину он всё равно оставил себе — после съемок я увидела, что ее не хватает.
После этого инцидента я попросила редакторов вырезать сцену с картинами, но они надавили на меня и все-таки уговорили. Ксения лично позвонила моей коллеге и стала угрожать, что информация о моем отказе выльется в прессу. Мы пересняли сцену с Плоткиным, и выглядело это так, будто я рада картинам. Это получилось странно — радоваться вещам, которые мне принесли из бункера.
— Когда вы соглашались на интервью, что было главным аргументом? Что хотелось сказать зрителю?
— Для меня всегда было важным не молчать. Когда я получила предложение от Ксении, я была рада возможности быть услышанной, потому что у ее канала огромная аудитория. Мне сказали, что программа будет посвящена несправедливости наказания и тому, что неприемлемо в цивилизованном мире проявлять интерес к маньяку и делать из него популярного героя. Для меня это стало окончательным аргументом для согласия на участие в съемках. Я думала, мы делаем доброе дело.
— Считаете таким людям, как Мохов, нельзя давать высказываться?
— Я считаю, что изучать зло можно по-разному. На мой взгляд, чтобы показать личность маньяка, не нужно с ним вставать вровень. Достаточно задать ряд профессиональных вопросов, после которых всем всё станет ясно. А здесь — дружеский разговор по душам, очень много о сексе, как будто автор недопонимает, что Мохов не просто насильник, он педофил. Это не секс, а насилие, надругательство над детьми.
— Мохов в фильме просит у вас прощения. Верите в его искренность?
— Мне это абсолютно безразлично, не хочу думать о его чувствах, страданиях, раскаяниях.
— На своей странице в «Инстаграм» Ксения говорила, что не платила Мохову деньги. Но вам предложила гонорар. Это так?
— Да, это так, но хочу вас уверить, что для такой рейтинговой программы, как «Осторожно, Собчак» это копейки. Если спросите, для чего гонорар, то это работа, оплата моего времени, а также расходов, например, такси в оба конца. Я ценю свое время и могла бы провести его с пользой в кругу семьи.
— Вы намерены оспаривать фильм Собчак?
— Я ни в коем случае не хочу ни с кем ссориться, но для меня важно внести ясность в ситуацию с моим участием в фильме. За последнее время в разных СМИ и соцсетях неоднократно утверждалось, что я согласилась на съемку в фильме, зная, чему он будет посвящен. Но я дала свое согласие на интервью с Ксенией Собчак, поверив редакторам, что фильм будет о несправедливости наказания, о неприемлемом в цивилизованном мире интересе к маньяку и его популяризации. Согласие на участие в фильме о маньяке я не давала. Это две принципиально разные вещи, и это важно знать и понимать. В ближайшее время я опубликую заявление со своей позицией в «Инстаграм».
— Почему вы считаете, что вам нужна госзащита?
— К сожалению, в нашей стране нет защитных инструментов, которые бы не ограничивали свободу потерпевших, а контролировали освободившихся преступников. Личная охрана подразумевает большие ограничения в свободе передвижения и образе жизни. И я не мафиозный барон, чтобы меня так охранять. Поэтому я не за личную охрану, а за абсолютный контроль над маньяком.
Мне просто нужно понимать, что преступник не сможет выехать за пределы своего города, что к нему каждый день ходит участковый, опрашивает соседей, какой образ жизни он ведет. Достаточно знать, что он под контролем — не на бумагах и словах, а на деле.
— Вы действительно думаете, что он может к вам заявиться?
— Я потому обратилась за госзащитой, чтобы об этом не думать — исключить эти ненужные раздумья из своей головы. Многие говорят, что Мохов старый и не может быть опасен, но у него могут быть последователи или знакомые — бывшие сокамерники, которые захотят со мной увидеться. Он знает мой адрес, и поэтому моя семья съехала из квартиры, но там осталась моя сестра. Сейчас стоит такой шум, что какие-нибудь люди могут тоже захотеть «прославиться» — приехать ко мне и что-то натворить, чтобы о них тоже заговорили. Сейчас идет проверка высказываний Мохова, и когда она закончится, органы защиты сообщат, имею ли я право на госзащиту.
— После выхода фильма вы обратились в следственный комитет и прокуратуру с требованием завести на Мохова второе уголовное дело. Вы считаете, что за свои слова он должен снова сесть в тюрьму?
— Я по понятным причинам субъективна — я считала и считаю, что его в принципе не должны были выпускать. Я понимаю, что он отсидел, его срок закончился. Но в его интервью звучали угрозы, он сказал прямым текстом, что, может быть, ему «стоит заняться» Леной. И я очень верю, что в этих словах следователи найдут какую-то зацепку, и его опять посадят.
— Думаете, его слова — не блеф, не работа на камеру?
— Блеф или нет, он не в том положении, чтобы позволять себе шутить на эти темы. Даже если это и шутка, он должен нести за нее ответственность. А сейчас, судя по его поведению, складывается впечатление, что он чувствует себя абсолютно свободным гражданином, и законы ему не писаны.
— Вместе с вашими помощниками вы обратились с петицией в Госдуму и просите депутатов внести в закон об административном надзоре ряд изменений.
— Всего за неделю петиция набрала больше 90 тыс. подписей. Это хороший знак. Очень надеюсь, что к нам прислушаются и оперативно примут меры.
— Недавно вы создали фонд «Непобежденная» для помощи пострадавшим от насилия. Почему вы решили заняться общественной деятельностью, и есть ли уже результаты?
— Создание фонда — новая глава в моей жизни. Мы много разговаривали об этом с Яной , но только сейчас я оказалась морально готова работать над ним. Надеюсь, что совместными усилиями с командой единомышленников мы маленькими шажочками начнем менять сознание людей и государства в сторону поддержки жертв насилия. Мы будем предоставлять им бесплатных адвокатов, психологов, юристов, обучать новым профессиям и иностранным языкам.
— Многие недоумевают, зачем вы так активно общаетесь с прессой?
— Чтобы привлечь внимание к фонду. Я — лицо фонда, поскольку попала в медийное поле. Я рассказываю и показываю, что можно жить после насилия, можно быть счастливой. Служу примером и своего рода маяком. Именно поэтому я никогда не отказываюсь выступать, принимать участие в съемках. Для меня это нарабатывание полезных для фонда контактов и целевой аудитории.
Многие женщины, видя меня по телевизору, обращаются к нам. В ближайшем будущем совместно с соосновательницей фонда «Ты не одна» Аленой Поповой мы планируем снять социальный фильм с участием жертв насилия, готовых публично выступить и рассказать о том, что им пришлось пережить.
Девушки пишут мне в личных сообщениях в соцсетях, что в детстве их насиловал брат, или отчим, или сосед, какой-то дядя… И об этом никто не знал, потому что они боялись рассказывать родителям. Для меня это всё очень трудно слышать, ведь и у меня растут дети.
Многие пострадавшие не обращаются в полицию, потому что боятся разбирательств, грубости и неприемлемых вопросов от полицейских. Наше государство не церемонится с жертвами насилия. Как будто люди не понимают, что насилие — это ужасно и что после того, что произошло, женщинам трудно ездить на экспертизы, трудно даже прийти к гинекологу.
Помню, когда нас освободили из бункера, я зашла в кабинет гинеколога, которым оказался мужчина. Я такое пережила, у меня такая боль, я не могу об этом говорить, а мне дают врача-мужчину. И сейчас всё происходит точно так же, как 17 лет назад. Особенно много домашнего насилия в провинции, и всё без огласки, без просветительской работы. Женщины очень запуганы: они часто считают себя виноватыми. И нет людей рядом, которые могли бы им сказать, что они ни в чем не виноваты. Виноват преступник.
https://iz.ru/1145996/elena-balaian/soglasie-na-uchastie-v-filme-o-maniake-ia-ne-davala
Тема: Пенсионер-насильник Виктор Мохов. Исправился ли злодей? (Прочитано 82824 раз)