мы с вами так можем сказать, что то, что делает следственная группа, мне кажется, довольно убедительным. Я не могу говорить по отдельным людям. Я их не знаю. Во-вторых, не видел систему доказательств. Но по-прежнему — пусть на меня не обижаются те, кто со мной полемизирует в этом смысле — и, конечно, мы видели позицию президента Путина вчера по этому вопросу, что нет доказательств.
Я так не считаю. Я считаю, что история очень важная, надо понимать, что с этими доказательствами с этими фактами, с этими показаниями, со спутниковыми снимками, которые до сих пор на обнародованы, но насколько я знаю, что американцы передали снимки со своих спутников следственной группе с условием, что они будут обнародованы в суде.
Ну, хорошо, мы посмотрим. Суд будет открытый. И важно понимать, что это будет судебный открытый процесс. Уже известна дата. Он начнется ориентировочно 20 мая 20-го года, через 10 месяцев. Это не как у нас тяп-ляп, суд — раз-раз — посадили или освободили. Ничего подобного. Здесь прокурорам придется идти в суд, доказывать каждую деталь. Вот идет следственная группа, а дальше этой следственной группе и прокурору придется доказывать каждую деталь в публичной полемике с теми, кто будет опровергать это.
Говорить о том, что вот мы передали «Алмаз — Антей» — вы не учли. Ну. вот в суде, пожалуйста, давайте посмотрим, почему не ушли. Мы выслушаем аргументы, если не ушли. Но я бы обратил внимание не некую позицию интересную Сергея Пархоменко, который обратил наше внимание на то, что Россия здесь причем? Самолет вылетел не из России. Самолет не летел в Россию. Самолет был сбит не над Российской территорией. Среди пассажиров и экипажа не было ни одного российского гражданина. В чем проблема?
А проблема в том, что Российская Федерация обвиняется в том — именно уже Федерация, то есть власть, — что она поставила «Буки», которые могли пробивать тот потолок… Тут очень многие спрашивают, почему Украина не закрыла небо. Украина закрыла небо до 10 тысяч, потому что точно знала, что у сепаратистов не было оружия, нет «Буков», которые пробивают потолок свыше 10 тысяч метров, просто не знала. И, конечно, она должна нести ответственность, прежде всего, компенсационную ответственность. Безусловно, есть ее ответственность. Но сбил-то кто?
Чего мы будем говорить про небо — и это правильный вопрос, — но сбил-то кто? А можно рассказать, как сбыт — а сбыто-то где, а сбил-то кто? И почему? И откуда взялся «Бук» в этой точке. Вот это судебное следствие и должно в Амстердаме (или в Гааге) показать. И мы будем следить. Если у нас будет возможность, оно будет такое, любопытное, мы будем переводить максимально или брать русский перевод или переводить на русский язык. А дальше вы сами — не по политическим причинам, а по юридическим причинам — будете делать вывод для себя.
Вот на сегодняшний день, я считаю, что оптимальным решением — я повторю, что я говорил, потому что оно не изменилось — по МН17 было то, чтобы Россия приняла участие в переговорах по компенсации семьям погибших.
Вы скажете, раз мы не сбивали, то и чего? А я вам скажу, что в международном праве — и здесь меня консультировали очень мощные юристы российские и не только по международному праву — есть такое понятие «без признания вины». Вот, собственно говоря, самолет сбитый в 1-м году, который летел из Израиля в Новосибирск — и мы, кстати, до сих пор не знаем, кем он был сбит, потому что украинские вооруженные силы не признают этого — но компенсация заплатили
. Есть такое в международном праве правило: «без признания вины». И Украина это подписала. Она готова была заплатить компенсацию. Она заплатила компенсацию семьям погибшим в новосбириском этом трагическом рейсе Израиль — Новосибирск без признания вины. Это раз. И это не довел до суда. Потому что есть суд как бы государство, а есть еще родственники, которые могут подавать в суд. И это дело бесконечное.
Потом, когда несколько семей подали в суд на Украине, суд им отказал, потому что компенсация, согласованная между семьями России и Украины, была выплачена. И Украина говорит: «Мы здесь ни при чем. Мы выплатили компенсацию гуманитарно».
И когда — и мне подтвердили — была сравнительно недавно встреча между представителями России, Нидерландов и Австралии (я не знаю, была ли там Малайзия, совсем отдельный вопрос по Малайзии, и это надо спрашивать и мы будем спрашивать, почему Малайзия занимает отдельную позиция, я имею в виду не политическую, я имею в виду юридическую) я-то думал, я предполагал, мне так казалось, у меня была информация, что это как раз начинается разговор об этой истории «без признания вины». Ан нет, мои высокопоставленные друзья из МИДа опровергли и сказали: «Нет, мы хотели только послушать их аргументацию и сказать свою. Ну, значит, будет суд. Он будет публичный. Вот в марте начнется 2020 года.
Еще раз хотел бы повторить, что на сегодняшний день объем доказательств, за которыми я внимательным образом слежу по соцсетям, по медиа, по заявлениям официальных лиц… Я не знаю, какая версия у российской стороны. Тут меня спрашивают: «А вот Путин говорит про нашу версию. Она какая?» А я не знаю. Вот что такое наша версия? Я честно не знаю. Это надо спросить у Владимира Владимировича, Вадим — отвечаю — с Красного Села. У нас было много версий. У нас была версия, что это украинский «Бук», потому что у Украины на вооружении, действительно, были «Буки». У нас была версия, что истребитель украинский сбил этот самолет. У нас еще какая-то была версия, не помню. У нас же нет следственной группы. Мы же не участвуем в следственной группе и в судебной процедуре. Мы же в Совете безопасности ООН заблокировали создание международного суда, где мы могли бы принять участие.
Это история печальная на самом деле для меня, потому что на сегодняшний день — может быть, я ошибаюсь, — и потом придут другие доказательства, но пока доказательства следственной группы — не по людям, еще раз скажу, не по именам… Есть вопросы к ним, но мы подождем суда, эти вопросы будут заданы, когда будет официальная позиция судебная. Тем не менее, на сегодняшний день как бы приблизительно понятно, что они близки к истине.
Вот, что я вам могу сказать про МН17. Для меня это печальная история, потому что я думаю, что я понимаю, что произошло. Мне просто кажется, что для России это нехорошо, совсем нехорошо, ну, совсем нехорошо.