Обезображенные тела всплывали целый месяц
Напомним: роковым вечером 5 июня 1983 года тогдашний флагман Волго-Донского пароходства, 137-метровый четырехпалубник "Александр Суворов", следующий рейсом Ростов-на-Дону — Москва, вместо судоходного третьего пролета Ульяновского моста почему-то пошел в несудоходный шестой пролет. Был вечер, на танцплощадке "Суворова" резвились отдыхающие, в кинозале яблоку было негде упасть — давали детектив. И вот — мощный удар, а затем — громада моста, неумолимо крушащая все на своем пути. В мгновение ока вся четвертая палуба с капитанской рубкой и кинозалом превратилась в кроваво-железное месиво. В довершение всего с железнодорожного состава, проходившего в тот момент по мосту, посыпались бревна, зерно...
Ульяновские хирурги работали пять часов подряд на трех столах. Оторванные конечности, порванные внутренности, скальпированные травмы черепа, тяжелейшие переломы...
Уже на следующий день западные газеты опубликовали снимки с места крушения и назвали число жертв. Наша пресса молчала — цензура. И только 7 июня в одной из центральных газет появилась скупая заметка об "аварии, повлекшей за собой человеческие жертвы". В Ульяновск выехала правительственная комиссия во главе с тогдашним зампредом Совмина СССР Гейдаром Алиевым. Город закрыли. Персонал лучшей гостиницы "Венец", куда собрали родственников погибших, после секретного "инструктажа" дал своеобразный "обет молчания".
Ульяновск кишел самыми фантастическими слухами, а прослышавшие о катастрофе мародеры вылавливали трупы и снимали с них джинсы, кроссовки и золото. Еще в течение месяца вплоть до Самары к берегу прибивались обезображенные тела.
Следствие завершилось на удивление быстро. Непосредственные виновники аварии — первый штурман Евгений Митенков и рулевой Андрей Уваров — погибли. Поэтому 10-летний срок "впаяли" 52-летнему капитану "Суворова" Владимиру Клейменову, обвинив в преступной халатности и неумении обеспечить дисциплину на судне. Бывалые речники недоуменно качали головами: Клейменов — капитан с 26-летним стажем, отличник соцсоревнования, специалист высшего класса, без пяти минут "Герой Социалистического труда"... Преступная халатность? Разболтанный экипаж? Что-то не верится...
Капитана сделали козлом отпущения
— Я тогда жила в Казахстане, в Шевченко, — вспоминает дочь капитана Лариса Клейменова, которую наш корреспондент навестил в Ростове-на-Дону. — Утром прихожу на работу, а там обсуждают аварию какого-то теплохода. Сердце сразу екнуло: не с "Суворовым" ли беда? А через час звонит мама: "Отец в Ульяновске, арестован. Я еду к нему". Она, кстати, очень хотела с ним в этот рейс пойти, но буквально в последний день у нее что-то на работе не сложилось.
Общественное осуждение я почувствовала сразу. Некоторые со мной даже перестали здороваться. А в довершение всего через 10 дней после катастрофы мой муж покончил жизнь самоубийством! Кстати, моему папе тоже на это намекали, еще когда во время следствия он сидел в Лефортово...
А знаете, сколько мы адвоката искали? — продолжает Лариса Клейменова. — Никто не хотел браться! Еще до суда отца быстренько исключили из партии. К нам сразу пришли описывать имущество, подсчитали, что он нанес ущерб государству в размере примерно 6 тысяч. Но родители никогда богато не жили. Когда у нас описывали имущество, то, помню, удивлялись: "Ой, надо же, у вас на кухне даже кафеля нет".
А однажды, когда отца уже осудили, мама ехала в автобусе и услышала, как ее вовсю обсуждают: мол, жена этого злодея Клейменова вся в бриллиантах ходит, а дома полно хрусталя и ковров. И мама не выдержала, повернулась и сказала: "Я жена капитана Клейменова" и на следующей остановке вышла. Ей, кстати, намекали, что неплохо бы с отцом развестись. Но она о таком даже и помыслить не могла.
А что на суде творилось! Страшно вспомнить... Когда мы шли по коридору, от нас отшатывались, как от прокаженных. Отцу кричали: "Убийца!", слали проклятия. На него было страшно взглянуть: кости, обтянутые желтой кожей. За время следствия он потерял, наверно, килограммов 20.
... Сразу стало ясно, что настрой суда такой: не разобраться в причинах случившегося, а найти "крайнего", устроить жестокую показательную казнь. Никто и не думал заниматься настоящим расследованием! Суд все пытался свести к тому, что на теплоходе серьезно нарушалась дисциплина. Но это неправда. Отец до этого 25 лет работал с поощрениями, премиями и благодарностями. А насчет дисциплины... Он был человеком очень строгих правил. Даже внуки к нему обращались только на "Вы"! Он от них требовал неукоснительного соблюдения распорядка дня. С ним, что называется, не забалуешь.
На суде людей расспрашивали о чем угодно, только не о деле. Один рассказал: я проходил мимо рубки и слышал, как первый штурман и рулевой разговаривали о какой-то книге. Другой молодой мальчик сказал, что ему в тот вечер что-то показалось подозрительным, и он взял да ушел из кинотеатра. А рядом со мной сидела директор ресторана с "Суворова", она мне и говорит: как же, показалось ему, он до этого у нас из ресторана не вылезал, так понятно, почему ему плохо стало.
Еще один свидетель показал, что неоднократно видел капитана подшофе. Это отца, кажется, больше всего оскорбляло. Он выпивал очень редко, а после катастрофы отказался от алкоголя полностью. И анализ, который брали и у него, и у погибших Уварова и Митенкова, подтвердил: все они были трезвы.
Но самое удивительное было то, что те три женщины, которых отец подобрал в Волге, посадил в шлюпку и доставил на берег, на суде заявили, что их никто не спасал! О чем это говорило? Только о том, что сценарий этого суда был кем-то очень хорошо срежиссирован, и люди говорили то, что их заставили говорить!
"Чтобы не попасть в пролет – нужно быть вообще без памяти"
— Лариса Владимировна, так как же все было на самом деле? Что вам рассказывал отец?
— В тот вечер он, ожидая своей ночной вахты, читал, лежа в каюте, и прислушивался к тому, опустят ли перед мостом мачту — она в проем моста не проходит. Так вот, этот звук он слышал. Это говорит о том, что в тот момент штурман был в здравом уме и трезвой памяти(по инструкции, мачта опускается за 20—30 минут до прохождения опасного участка — Авт.). Он опять вздремнул, а проснулся уже... в воде. Его с огромной высоты в одних плавках выбросило в реку! Он увидел обломки четвертой палубы и поплыл к ним — расчехлить спасательную шлюпку. Потом вытащил из реки трех женщин, и повел шлюпку к берегу. Там уже ждала "скорая".
Отец хотел вернуться на теплоход, но врачи настояли на немедленной госпитализации: у него было сломано несколько ребер. Кстати, на суде именно это ему и ставили в вину — что он, мол, оставил свое судно в бедствии. Но вы подумайте: что же ему, нужно было прямо в трусах сбежать из больницы? Со сломанными ребрами, в шоковом состоянии и после укола сильного успокоительного?
— Одна из версий такова: крушение "Суворова" было чем-то вроде теракта, и к моменту столкновения и штурман, и рулевой были мертвы...
— У отца был хороший друг, капитан Лев Скуратов. Справедливый, дотошный человек. Так вот, когда отца посадили, он пытался анализировать, что же произошло с "Суворовым". И пришел к выводу: чтобы не попасть в этот пролет, нужно закрыть глаза и заткнуть уши, быть вообще без памяти. Знаете, сколько тот же Митенков этих мостов проходил за навигацию! 5-6 рейсов — и через один и тот же мост! Он прекрасно знал это место. Скуратов говорил мне: у него была мысль, что штурмана и рулевого перед этим ударили... Ничем иным он это для себя объяснить не мог. Даже если бы парни не туда зарулили, то не могли же они не увидеть надвигающуюся преграду! Конечно, переменить курс теплохода было уже поздно, но выбежать из рубки, поднять панику, срочно эвакуировать людей времени бы хватило. Тем более, береговые диспетчерские службы передавали радиосигналы и даже пустили предупредительные ракеты... Разве можно было так заговориться или зачитаться, чтобы всех этих сигналов не увидеть? В дневнике отца я нашла выписки из бортового журнала. Последняя запись в нем была сделана в 21.22, когда до катастрофы оставалось 9 км и 18 минут. Если эта запись была сделана, значит, в тот момент штурман и рулевой находились в здравом уме. Примерно в это же время была и опущена мачта. Что произошло в рубке потом — никто не знает. Но одно я знаю точно: штурманы часто жалуются, что капитанская рубка — это проходной двор, туда и туристы любопытные приходят, и пьяные забредают, перепутав палубы... Попробуйте-ка "зайти на огонек" к машинисту поезда или пилоту самолета!
“Хоть убейте, я не знаю, что случилось”
— Но, согласитесь, версия о том, что штурман и рулевой в момент столкновения были не в состоянии управлять теплоходом, основана больше на домыслах...
— В архиве отца есть письмо от матери погибшего рулевого Уварова. Спустя год после крушения она писала отцу: "Я вот чего понять не могу, почему рубка была целая, а Андрей весь искалеченный? Когда мне в Ульяновске показали Андрея в гробу, он лежал целый, но, когда я его подняла, мои пальцы провалились — у него была пробита голова. Меня быстро пригласили сойти с машины, куда его занесли, и начали обивать гроб жестью. И когда я получила фотографии — те, когда его из рубки вытащили и сразу на палубе сфотографировали, — вы бы видели, какой это ужас: лицо все разбито, на лице ножевая рана, зуб выбит, губы разбиты. Чем все это объяснить?"
Вообще, многое в этой истории загадочно и необъяснимо. Например, почему "Суворов" шел на максимальной скорости — 25 км/ч, когда перед мостом он должен сбавлять ход?
— Отец винил себя в случившемся? Или чувствовал себя жертвой судьбы, времени?
— Каяться ему было не в чем. Но ощущение причастности к гибели стольких людей было для него невыносимо. Он до конца своих дней мучился этой загадкой. Что-то чертил, рисовал, выписывал... Твердил постоянно: "Я все получше обдумаю, подготовлю материал". Наверное, думал о пересмотре дела. Но в итоге он всегда говорил: "Хоть убейте, я не знаю, что случилось".
— В тюрьме к нему относились неплохо. Кстати, он там тоже возглавил коллектив, стал бригадиром, — продолжает Лариса Клейменова. — Первые три года он сидел в Ростове, потом два года жил на поселении. Психологически нас многие друзья отца поддержали. Даже секретарь парторганизации не раз к нам приходил. А сколько писем он получил от своего экипажа! Девчонки-проводницы отцом родным его считали.
... Через пять лет "зоны" отец вернулся к нам тяжелым гипертоником, жил буквально на таблетках. Но сразу же взвалил на себя все хозяйство. Ходил на рынок, готовил, стирал, убирался. В пароходстве ему предложили работу. Должность называлась так: "капитан по отстою судов". Знаете, что это такое? Сторож на базе поломанных судов. Отец собирался доработать до пенсии и уйти. Не хватило двух месяцев...
Умер он 15 июля 1990 года. Было это так. Он пришел с работы, приготовил еду, искупал внуков. Потом пришла мама, они сели в кресла у телевизора. В ногах у отца примостились дети. И тут он неожиданно захрипел... Как нам сказала врач, умер он мгновенно. На похоронах было очень много народу. И до сих пор, прихожу к нему на могилу, а там свежие цветы. Люди к нему ходят постоянно.
Трагедия на "Суворове" как катком прокатилась по нашей семье. Через год после папиной смерти у мамы обнаружили рак. Она пережила отца только на три года...
Мои примечания. Нет ответа на вопросы - почему вахтенные на отвечали на радиовызовы диспетчера, когда уже было ясно, что теплоход идет не в тот пролет? Не видели сигнальных ракет, вспышек выстрелов дежурного на мосту - ладно, но не отвечать на радиовызов? Почему не среагировали в последние секунды, перед надвигающейся прямо в лицо конструкцией моста, это же рефлекс живого человека, его не может не быть! В этом главная загадка.
Добавлено позже:
Еще пояснения. Каюта капитана находится сразу за рубкой, точнее - в непосредственной близости от нее. Если дремлющий в ожидании ночной вахты капитан слышал, как опустили радиомачту, то не услышать шум драки в рубке просто невозможно. В бесшумных "ниндзя", вырубивших вахтенных мне не верится. Так в чем же дело? Почему вдруг рулевой и штурман внезапно словно "ослепли и оглохли"?
Тема: Теплоход "Александр Суворов". Загадка забытой катастрофы. (Прочитано 17214 раз)