Дочь московского генерал-губернатора, Наталья Федоровна Нарышкина, урожденная Ростопчина (1798 - 1863), оставила крайне любопытные
воспоминания о своём отце. Необходимо учитывать, что её записки не предназначались для печати и долгое время читались только в узком семейном кругу. Книга была издана ограниченным тиражом только в 1912 году, но не попала в продажу. Что типично для дворян той эпохи, мемуары были написаны на французском, переведены на русский они были только недавно. В частности, записки Ростопчиной содержат примечательные сведения о московском пожаре.
Мы хорошо знаем, что рассказы о мародерах, ходивших по городу с факелами, суть не более чем вымысел Наполеона. На самом деле отец избрал нескольких преданных горожан, истинных героев, для того чтобы поджечь магазины, лавки и дома; но все это происходило бесшумно и в полном порядке. Ныне из ненависти к памяти моего отца русские историки с ожесточением и совершенно бездоказательно утверждают, что пожар возник случайно; неизвестно для чего они хотят лишить нацию блистательного подвига, ослепившего своим сиянием всю Европу. Но что тогда останется нам, чтобы лелеять свою патриотическую гордость? Выходит, случай, а не возвышенный порыв души обратил нашу столицу в груды пепла; тот же случай благодаря ранней зиме уничтожил французскую армию, и, наконец, случайно, лишь с помощью австрийцев и немцев, мы пришли в Париж. Именно так говорят нынешние российские Тациты и Титы Ливии.
...
Поздно ночью полицмейстер Брокер привел к батюшке нескольких людей, в числе коих были как горожане, так и служащие полиции. Тайное совещание происходило в кабинете отца при участии г-на Брокера и моего брата; пришедшим были точно указаны те здания и кварталы, кои надобно было превратить в пепел сразу же после прохождения наших войск. Все сии люди обещали исполнить сказанное и сдержали свое слово; это были отнюдь не грабители и бандиты, зажигающие город, но граждане, преданные своему Отечеству и своему долгу. Я позволю себе скромное имя того человека, который первым начал исполнение сего плана; это был Вороненко, забытый Россией и не получивший никакой иной награды, кроме назначенной для него моим отцом. Он приступил к делу уже в десять часов вечера, когда неприятельские войска начали занимать кварталы города. В единое мгновение загорелись склады зерна и барки с хлебом, стоявшие на реке, а также лавки со всевозможными товарами, потребными для жизни горожан; все сии богатства погибли в огне. Ветер раздувал пламя, а поелику все пожарные со своими трубами уехали из города, сия патриотическая жертва, задуманная батюшкой, свершилась, но все ее исполнители погибли. Одни были схвачены и преданы смерти по приказу Наполеона, другие умерли в крайней нужде или от болезней. Никто, кроме отца, не подумал вознаградить семейства сих бесстрашных сынов Отечества. Мне выпало счастье передать довольно значительную сумму двум вдовам, которые благодаря сей помощи вели спокойное и достойное существование. В 1819 году, за два дня до моего отъезда из Парижа, батюшка дал мне письмо к г-ну Брокеру, в коем предписывалось выдать мне по прибытии в Москву пять тысяч франков; они предназначались для двух женщин, потерявших мужей во время вражеского нашествия. Батюшка сказал мне: «Сие дело касается вдов двух московских ремесленников, которые в точности исполнили мой приказ сжечь магазины. Поелику правительство так и не пожелало признать их заслуги, мне надлежит позаботиться об их семьях, коим угрожает нищета. Большинство призванных мною к сему делу были холосты, но у двоих остались дети. Одна из вдов сообщила, что для ее дочери представляется прекрасная партия, однако жених небогат, и она просит меня помочь молодым завести свое хозяйство; ты отдашь им 2500 франков, а остальное вдове бакалейщика, у которой трое сыновей и они хотят открыть галантерейную торговлю. Прими их у себя и ничего не говори Брокеру, он и так все время ворчит, что я бросаю деньги на ветер». Я неукоснительно исполнила волю отца и подробно расспросила обеих женщин и их сыновей о судьбе мужей; к сожалению, они ничего не могли сказать, поелику и тот и другой ушли из города накануне вступления французов в Москву и впоследствии от них не приходило никаких известий. Предполагают, что один, Иван Прохоров, был расстрелян, а Антон Герасимов пропал без вести. Их имен нет в перечне приговоренных к смерти Наполеоном, который опубликован в истории Войны 1812 года генерала Данилевского.
...
Можно предположить, что император Александр не воспротивился сей мере; во всяком случае, батюшка рассчитывал на его одобрение, иначе он не написал бы 13 сентября в письме к государю такие слова: "Приказ князя Кутузова направлять продовольственные припасы по Калужской дороге был отдан 29 августа, что свидетельствует о его намерении уже тогда сдать Москву. Меня приводит в отчаяние сокрытие сего намерения, поелику, не имея никакой возможности оборонять город, я просто сжег бы его, дабы лишить Наполеона славы завоевания сей столицы и возможности разграбить ее; французы пожалели бы о тех сокровищах, коими они надеялись завладеть. Наконец, я показал бы им, с каким народом они имеют дело".
Сей отрывок из письма послужил для хулителей отца доказательством того, что мысль о сожжении Москвы принадлежит не ему, а в пожаре виновны сами французы, иначе Ростопчин не обвинял бы Кутузова в воспрепятствовании его замыслу, поелику уже не оставалось времени для приготовлений к поджогу. На сие можно возразить, что времени недоставало, дабы полностью и одновременно уничтожить все кварталы, но хорошо известно, что пожар начался в первую же ночь после вступления в город неприятеля и что по приказу отца некто Вороненко сначала зажег барки с зерном, а затем хлебные магазины на другом берегу Москвы-реки. Торговцы подожгли рынок, и огонь беспрепятственно распространился на улицы, застроенные большей частью деревянными домами. Уже в полночь весь горизонт был охвачен пламенем. Кто поверит, будто французы уничтожали город, который для них же самих был жизненно необходим? Многие из них погибли в ту ужасную ночь со 2 на 3 сентября, задохнувшись в дыму или заживо сгорев в пламени пожара. Не было никаких средств потушить огонь, поелику помпы и сами пожарные уже исчезли по приказанию генерал-губернатора.
...
Батюшка оставил в нашей прелестной подмосковной вилле старого привратника-болгарина, весьма преданного нашему семейству. Ему приказали поджечь дом, а затем присоединиться к тем из наших людей, которые были отправлены из Москвы. Несчастный болгарин не думал, что неприятель так скоро окажется в Москве, и часть дня занимался упрятыванием в землю некоторых вещей, которые особенно ценили мои родители. Он уже собирался поджечь солому, наваленную в нижнем этаже, как вдруг появились вооруженные всадники; это были поляки, чей язык близок к нашему и его можно понимать. Они потребовали ключи от дома, на что болгарин вместе с одним крестьянином отвечали отказом и имели глупость пытаться не дать им войти в дом. Тогда командир отряда выстрелил в голову старика, и его сотоварища ждала та же участь; он упал на колени, прося о пощаде, и ему велели отдать ключи к винному погребу. Всадники предались безудержному пьянству, а наш храбрец спрятался в печь для обжига извести, где просидел до утра; когда он выбрался оттуда, то на месте дома стояли уже руины. Поляки разграбили и сожгли его.
9 сентября, находясь в деревне Кутузове в 35 верстах от Москвы, отец писал матушке: "Мой друг, вот уже неделя как мы расстались, а от тебя нет никаких известий, что весьма для меня тягостно, особливо среди всех тех несчастий, каковые разрывают душу и наполняют ее горестными чувствами. Мы разворачиваемся вокруг Москвы и завтра выйдем на дорогу к Воронову в 35 верстах от Москвы, у села Пахры. Говорят о переходе на Калужскую дорогу, дабы оттуда заградить пути сообщения неприятеля со Смоленском и проч. Надеются на сражение, но я уверен, что в самый неожиданный момент французы пойдут на Тверь, где находятся большие магазины, и далее через Поречье в Белоруссию и будут готовиться к новой кампании, после чего с победой возвратятся в Париж, чтобы наслаждаться там плодами своих злодеяний. Москва уже более не существует; на вторую ночь после вступления неприятеля загорелись лавки и хлебные магазины; вечером следующего дня в разных местах возник пожар, бушевавший трое суток. Трудно сказать, что после сего уцелело; сие огромное пространство покрыто одним лишь пеплом. Я знал о неизбежности пожаров..."
Прокофий Иванович Вороненко писал о своих действиях в
отчёте:
Московской управы благочиния г-ну экзекутору Андрееву. Бывшего в штате московской полиции следственного пристава титулярного советника и кавалера Вороненко. Сведение.
Вследствие требования Вашего ко мне сведения относительно происшествий 1812 г., бывших пред вступлением в Москву неприятельских войск и по изгнании оных, имею честь сообщить Вам извлечение следующих действий моих, исполняемых по поручению главнокомандующего тогда в сей столице гр. Ростопчина.
...
2-е. После Бородинского сражения 28-го августа я возвратился в Москву, а к вечеру 1-го сентября гр. Ростопчин, приказав дать мне отряд из 21 чел. крутицких драгун, отправил меня на Фили в главную квартиру с тем, что буде бы неприятель сделал ночью натиск на нашу армию, то в ту же минуту с расторопнейшим из драгун давать ему знать хотя словесно о каждом движении; 2-го сентября в 5 час. пополуночи он же поручил мне отправиться на Винный и Мытный дворы, в Комиссариат и на не успевшие к выходу казенные и партикулярные барки у Красного холма и Симонова монастыря, и в случае внезапного вступления неприятельских войск стараться истреблять все огнем, что мною и исполняемо было вразных местах по мере возможности в виду неприятеля до 10 час. вечера, а в 11 часу из Замоскворечья, переправясь верхом вплавь ниже Данилова монастыря, около 2 часов пополуночи соединился с нашим ариергардом, между коего следовал до главной квартиры, расположенной за Боровским перевозом в селах Софьине и Куликове, а оттуда уже следовал с гр. Ростопчиным при армии до Красной Пахры, из коей отправлен был им же с депешами от его имени и кн. Кутузова в Ярославль к принцу Ольденбургскому, от сего обратно в деревню Леташевку, место главной квартиры, но, не застав уже там гр. Ростопчина, получил приказание и подорожную от гр. Бениксена следовать во Владимир.
...
Подлинное подписал титулярный советник Вороненко.
Июня дня 1836 г
Разве что такому "историку" как Вы, потому что для профессиональных историков вопрос о пожаре до сих пор является дискуссионным.
Вот как? Ещё недавно для вас этот вопрос был не дискуссионным, а совершенно очевидным. Теперь же вы прячетесь за безликими "профессиональными историками". Если говорить о них более конкретно, то в настоящее время из тех, кто специально изучал пожар Москвы, пожалуй, большинство склоняется к версии о причастности Ростопчина, разумеется, роль мародеров никем не отрицается (Земцов, Попов,
Тартаковский,
Горностаев,
Искюль).
Вы уровнем их дисциплины особо не увлекайтесь, почитайте луДше у того же Земцова воспоминания директора Воспитательного дома Тутомлина, о котором, как и о раненых, Барклай по просьбе Кутузова и Ростопчина специально говорил с Мюратом и Наполеоном. 14-го не горело ничего, французы любовались и восхищались городом. 15-го утром Наполеон с Дорогомиловской заставы, где ждал "бояр" преспокойно проехал в Кремль, попутно посетив тот самый Воспитательный дом. А сбежал он из Кремля из-за пожара на следующий день, распорядившись до этого об организованном грабеже после начала неорганизованного.
Продолжайте отрицать общеизвестное и путать факты, если вам так это нравится.
Уговорили, признаю, что Земцов грамотный профессионал, в списке литературы он приводит и русские источники. Но перекос в пользу французских у него совершенно явный, их он шпарит страницами, а русским то ли не доверяет, то ли считает несущественными.
Нигде он не отдаёт предпочтения французским источникам в силу предубеждения.
Так уж получилось, что в сентябре 1812 года Москву захватила французская армия, а не российская.
Уговорили, признаю, что Земцов грамотный профессионал, в списке литературы он приводит и русские источники. Но перекос в пользу французских у него совершенно явный, их он шпарит страницами, а русским то ли не доверяет, то ли считает несущественными.
Полностью прав в вопросе о причинах пожара граф Лев Толстой (цитату которого из ВиМ привел Юрий), имевший обширнейшие родственные связи среди московской аристократии, в т.ч. военных и домовладельцев.
Зря я сомневался, что вы говорили серьезно.
Поскольку, как можно видеть, не все присутствующие хорошо усвоили школьные уроки по литературе, то - уж простите менторский тон - придётся напомнить, что "Война и мир" Льва Николаевича Толстого - это художественное произведение середины XIX века.
Толстой написал "Войну и мир" не ради выяснения исторической истины, а для популярного изложения своих весьма своеобразных философских идей, как-то: превосходство стихийного над целенаправленным, стихийная сила народа, "дубина народной войны" и прочее. Поэтому, например, Кутузов им изображен не как профессиональный военный стратег, а скорее как некий даоский мудрец, воплощающий принцип недеяния: а зачем что-то делать, если и так Бони погонит назад "дубина народной войны". Философия Толстого, небезынтересная сама по себе, имеет к войне 1812 года лишь косвенное отношение и она, мягко говоря, адекватно не отражает её фактическую сторону.
Работая на романом, Толстой изучил вышедшие к тому времени основные исторические труды о войне и какую-то часть воспоминаний (может быть, большую, пусть даже все). Понятно, что с тех пор в научный оборот множество других источников, в том числе архивные.
Толстой слышал, наверное, какие-то семейные предания, но какие в них могли содержаться сведения? Что-нибудь: "Графский дом сгорел в войну", в лучшем случае, "графский дом подожгли французы, когда грабили, Михайлыч видел" или "Или графский дом подожгли колодники, когда грабили, Михайлыч видел". О Москве в целом: "бают, Ростопчин сжёг Москву" или " бают, Наполеон сжёг Москву". Ну может быть, он знал более или менее точно судьбу пары домов. Каким сакральным знанием о пожаре Москвы он мог обладать?
Некоторые московские аристократические роды (Ростопчины так точно) вполне могли знать больше Толстых.
К примеру, Д. П. Бутурлин, сам потерявший в пожаре богатый дом с огромной библиотекой, в неизданных мемуарах, отрывки из которых будут опубликованы много позднее его смерти, писал:
"Незадолго перед войной генерал граф Ростопчин был назначен московским главнокомандующим. В продолжение всей войны он умел укрощать волнение черни, которую бедствия войны приводили в отчание. Более ревностный гражданин, чем воин, граф Ростопчин верил в возможность защищать город шаг за шагом и принял все необходимые меры, чтобы воспламенить жителей великодушным желанием помогать в этом отношении усилиям армии. Решение князя Кутузова очистить Москву без боя было для его патриотической души громовым ударом. Но даже и в эту минуту он не пренебрег ни малейшим средством, остававшимся в его распоряжении, чтобы послужить родине. Не имея уже возможности сделать что-либо для спасения порученного его заботам города, граф Ростопчин решил употребить в пользу потерю Москвы, разорив её вконец. Этот план, достойный Сцеволы, был выполнен с большим искусством. Пока войска наши находились в городе, невозможно было поджечь его, не повредив нашему отступлению. Но во многих домах были сложены горючие материалы, а в городе был рассеян целый отряд поджигателей, состоящих на жаловании и руководимых несколькими офицерами прежней московской полиции, которые остались в городе переодетыми. Ростопчин принял даже [пред]осторожность увезти с собой пожарные трубы и другие вспомогательные орудия для тушения пожаров". (Бутурлин Д. П. Кутузов в 1812 году // Русская старина. 1894. № 10. С. 210-211.)
Характер осведомлённости автора неизвестен, вряд ли он имел точные сведения об организации пожара (хотя это не исключено), но очевидно, что как свидетель он ценнее того же графа Толстого, ибо был в Москве 2/14 сентября и лично знаком был с Ростопчиным.
То обстоятельство, что учёные проходят профессиональную подготовку и владеют научной методологией, и потому историк априори компетентнее писателя в историческом вопросе, как-то совершено упускается из виду некоторыми участниками дискуссии: явление, конечно, печальное, но не удивительное в наш век популярности книжек Фоменко, Резуна и им подобных.
Правильно, у царя, Кутузова и Ростопчина не было ни малейших причин жечь город в сложившейся ситуации, они оставили не только богатейшие запасы провиантских и винных складов, но и пороховые и оружейные магазины, два десятка тысяч раненых, тысячи сирот, у Мусина-Пушкина в усадьбе сгорели ценнейшие подлинники русских летописей, литературы и древних актов.
Напоминаю, тезис был о том, что
Подумайте сами, жечь город до вступления вражеской армии и эффективней, и безопасней - никто мешать не будет.
Как я показал, и с чем вы согласились, сказав "правильно", такой возможности - сжечь город заранее - у Кузузова и Ростопчина не было, в связи с чем утверждения вроде "хотели бы сжечь - сожгли бы заранее" не могут считаться доводом.
Благоглупости от себя пишете, таких пассажей и у земцова нет - кого интересовало мнение тогдашнего "мирового сообщества", к слову, в полном составе, кроме Англии, пришедшего с Наполеоном.
Америка, Испания, Швеция не вписываются в эту картину мира.
Пруссия и Австрия только имитировали верность Парижу.
Благоглупости от себя пишете, таких пассажей и у земцова нет - кого интересовало мнение тогдашнего "мирового сообщества", к слову, в полном составе, кроме Англии, пришедшего с Наполеоном, когда вопрос стоял о самом существовании и независимости тысячелетней страны.
Вопрос о существовании страны не стоял, ибо и те страны, которые Наполеон однозначно завоевал, неплохо сохранились и под его скипетром. Он просто хотел превратить Российскую империю в лояльного сателлита, как он поступил и с другими крупными государствами Европы. Неужели вы думаете, что все высшие чины империи утратили надежду на победу, чтобы не думать о будущем? Военачальникам и чиновники вполне могли иметь планы и на послевоенное время: дипломатические конференции, светские рауты в столицах Европы, мемуары на французском и т. п.
Стыдно также не знать, что в России 1812 г. не маячило даже намека на пугачевщину, наоборот, все социальные проблемы перед лицом врага отошли на второй план
Стыдно выражаться убогими штампами пропаганды и не знать реальных исторических фактов.
В 1812 году произошло 67 случаев крестьянских волнений в 32 губерниях (как охваченных военными действиями, так и тыловых). За все десять предшествующих лет их отмечено 207 (в среднем 19 в год). (Троицкий Н.А. 1812. Великий год России. М., 1988. С. 216).
Вторжение неприятеля стало для многих крестьян поводом к тому, чтобы убить своих помещиков или донести на них как на партизан французам. Павел Иванович Энгельгардт мог бы сказать много ласковых слов о социальной гармонии в империи (если б выжил).
Ненависть, которую крестьяне испытывали к мародерам-иностранцам, не мешала убивать и своих родных помещиков.
Вот показательный
пример:
"24 августа крестьяне Новоржевского и Порховского уездов, объединившись с отрядом рекрутов, напали ночью на сельцо Костомары. убили помещика Колюбакина и забрали господское добро. В Краснопольском уезде восставшие крестьяне помещика Репнинского захватили деревню Каменки, «потом, соединясь других вотчин с крестьянами, составили толпу до 500 человек». На подавление краснопольских крестьян был послан воинский отряд под командой поручика Колтковского. Но этот отряд был разбит. Витгенштейну против крестьян пришлось посылать целый полк. И только после этого «возмутители были схвачены» и по приговору военно-полевого суда казнены. Следует отметить, что восставшие крестьяне в Краснополе истребляли мелкие французские отряды".Самое забавное, что речь в моём посте выше шла совсем не о том, была ли угроза крестьянских восстаний реальной (а она была), а о том, могли ли власти опасаться их (
могли и опасались) в случае открытого сожжения Москвы.
В таких ситуациях толпа бунтует из самых чистых патриотических чувств. Оставление Москвы возбудило сильное негодование в народе, и не только в народе. Великая княгиня Великая княгиня Екатерина Павловна писала венценосному брату 6 сентября:
"Недовольство достигло высшей степени, и вашу особу далеко не щадят. Судите об остальном по тому, что это доходит до моего сведения. Вас открыто обвиняют в несчастии, постигшем ваше государство, в разорении общем и частных лиц, наконец, в том, что обесчещены и Россия и лично вы. Не один какой-нибудь класс населения, а все единогласно кричат против вас...". В декабре 1812 года Пензенское ополчение
восстало, возбужденное, в частности, слухами о том, что дворяне "продали Москву". Если б стало известно, что Москву сожгли свои же, возмущение действиями правительства было бы сильнее, чем в свершившемся варианте истории.
Стыдно также не знать, что в России 1812 г. не маячило даже намека на пугачевщину, наоборот, все социальные проблемы перед лицом врага отошли на второй план, крепостные во главе со своими хозяевами сражались и партизанили даже более яростно, нежели армия.
Старый миф славянофильской, а затем и советской пропаганды. В реальности основной ущерб противнику нанесли партизанские отряды, высланные армейским командованием и состоявшие из подразделений вооруженных сил (по
терминологии именно того времени, слова "партия", "партизане" предназначались именно для отрядов регулярной армии). Всяческие крестьянские - в действительности обычно создаваемые помещиками - ополчения, кордоны, отряды самообороны - имели место, но их роль, конечно, сама по себе достойная увековечения, была сугубо периферийной.
Иски к правительству по поводу компенсаций, кстати, были, но их с негодованием отвергло само московское общество.
А ведь, наверное, приятно ютиться в коконе псевдопатриотических мифов самого низкого пошиба. Даже не хочется разрушать человеку иллюзии. Неужели вы думаете, что при столь любимом вами Старом режиме совсем не уважались права собственности?
В реальности власти были завалены прошениями людей самого разного состояния, от князей до обиталей богаделен (их можно почитать не только в архивах, но и в сборниках опубликованных документов, например, в "Бумагах, относящиеся до Отечественной войны 1812 года").
На
примере Москвы:
"Желая поскорее успокоить граждан, 25 ноября 1812 года правительство отдало полиции приказ ежедневно выплачивать определенную сумму всем, кого Ростопчин сочтет нуждающимися в этом. Затем, весной 1813 года, правительство предложило жителям Москвы и Подмосковья подать прошения с описанием понесенного ущерба. Помощь направлялась главным образом средним сословиям, в первую очередь домовладельцам и торговцам; помещики имели на нее право только в том случае, если у них не оставалось нетронутых имений в других губерниях. ... В большинстве прошений содержится лишь конспект (порой, впрочем, вполне душераздирающий) невзгод просителей, как правило, написанный на невыразительном канцелярите чиновников, занимавшихся этими документами. Например, вдова Софья Болгарова писала: «Жительство я имела пресненской части в 4м квартале в доме московской мещанки Анны Елагиной обще с родителем моим отставным коллежским советником Яковом Алексеевичем Максимовым и матерью Елисаветою Васильевною которые вовремя въступления неприятеля в москву как они родители мои згорели так и имение их и мое обще згорело и разграблено». Со смертью отца некому стало получать его ежегодную пенсию в 300 рублей, поэтому Болгарова и двое ее сыновей остались без каких-либо источников дохода161. Так как правительство удовлетворяло только просьбы о возмещении убытка, нанесенного вражескими войсками162, о грабеже, учиненном русскими, никто прямо не говорил; в крайнем случае использовался страдательный залог, как у Болгаровой, или туманные формулировки, как у другого просителя, написавшего, что имущество его было «неизвестно кем разграблено»" .
В Москве было учреждено специальное ведомство - Комиссия для решения прошений обывателей московской столицы и губернии, потерпевших разорение от неприятельского нашествия.
А Вы точно всю брошюру Ростопчина прочитали, уважаемый юрист? Приказать и реально вывезти 96 (на весь город) ручных маломощных помп в той суматохе это вещи несколько отличные, и это еще не доказывает его ответственность за поджоги.
Вообще-то для оценки замыслов Ростопчина достаточно знать о его намерении вывезти пожарные трубы из города, а о не о том, были ли его приказы исполнены в точности.
Но трубы и в самом деле были вывезены.
Неужели вы думаете, что Павел I и Александр I настолько не разбирались в людях, что назначали на высшие должности администратора, не способного обеспечить контроль за выполнением своих распоряжений?
1/13 сентября Ростопчин приказывает обер-полицмейстеру Ивашкину эвакуировать из Москвы персонал полиции и пожарной охраны вместе с пожарными трубами.
Ивашкин по выполнении распоряжения составил рапорт, и Ростопчин его получил. О том, что трубы были вывезены, можно судить из письма Ростопчина Кутузову:
"Бывший Московский Обер Полицмейстер Генерал Майор Ивашкин доносит мне от 5 Сентября, что он получил повеление вашей Светлости, чтобы всю бывшей Московской Управы Благочиния команду отправить из Владимира к Армии. Но как оную команду составляют конные драгуны, пешие рядовые и пожарные служители, то упоминаемый Обер Полицмейстер и поставляет себя в неудоборешимость: одних ли конных драгун, или и пеших с пожарными служителями отправить к Армии, добавляя к тому, что из первых за выбором многих лучших во вновь формируемые Украинские козачьи полки и разными раскомандировками, едва 70 человек наберется конных. А прочие равно и пожарные служители пешие и все вообще поступившие из неспособных к полевой службе, из инвалидов и необразованных чухонцев. Сообщая о сем на рассмотрение Вашей светлости, я в обязанность себе поставляю покорнейше просить вас, Милостивый государь, разрешить меня вашим уведомлением: одних конных или пеших с пожарными служителями находящимися во Владимире при пожарных инструментах, взятых туда из Москвы, отправить к Армии?" (Журнал исходящим бумагам канцелярии моск. генерал-губернатора графа Растопчина, с июня по декабрь 1812 года // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года. М., 1908. Ч. X. С. 177; М.И. Кутузов. Сборник документов. Т.IV. ч.1. Июль-октябрь 1812. М., 1954. С. 288-289)
Тема: Кто сжег Москву в 1812 году? (Прочитано 12381 раз)